Ольга Николаевна Колоколова

From Rodovid PL

Notatki

Сегодня, когда я пишу эти строки, я хотел бы назвать единственного оставшегося в живых человека, который связывает меня с давно ушедшими предками, входившими в мир моего детства, человека, знавшего моего деда, бабушку, всех родственников со стороны матери. Это Ольга Николаевна Колоколова.

Говоря о ней, должен заметить, что генерал Федор Алексеевич Григорьев, директор Первого Петербургского кадетского корпуса, являлся родным дядей ее матери Ольги Константиновны Скуратовой (в замужестве Колоколовой).

Муж Ольги Константиновны — Колоколов Николай Александрович — был курсовым воспитателем Александровского Императорского лицея, бывшего Царскосельского.

После обыска на его квартире (который проводила дамочка в кожаной куртке с чекистами) был арестован и просидел несколько лет в заключении. Ольга Николаевна слышала много раз от отца такое признание: “Жизнь люблю, но смерти не боюсь”.

...Последний воспитатель лицея Николай Колоколов умер в октябре 1927 года. Ему стало плохо, и смерть настигла его у решетки лицея на Каменноостровском проспекте, когда он пошел, в очередной раз, взглянуть через решетку на родное здание, с которым была связана вся его жизнь, как и жизнь многих воспитанников этого заведения, представлявших цвет русской национальной элиты. Задолго до революции семья Колоколовых даже имела дачу напротив нашей, флуговской, в поселке Дибуны. Несмотря на разницу в возрасте, Ольга Николаевна, или, как ее называли, “Конек”, очень дружила с моей матерью, которая и дала ей это прозвище за энергию и преданность в выполнении дружеских поручений и просьб. Всю мою жизнь, а мне уже немало лет, я помню нестареющую, небольшого роста, хрупкую, с благородным и умным лицом петербургскую дворянку, чудом сохранившуюся в вихрях истории послеоктябрьского периода. Первую нашу встречу я, естественно, запомнить не мог, поскольку меня с матерью только что привезли из родильного дома. Но Ольга К., упомянутая в письме бабушки о моем рождении, и есть Ольга Колоколова. Я помню ее, когда она приходила к нам накануне войны, и помню, как, вернувшись из эвакуации, у своей тети — Агнессы Константиновны — снова увидел не меняющуюся Олечку, чудом пережившую и ужасы блокады.

Когда я стал учеником средней художественной школы, а потом студентом института имени И. Репина, я часто встречал ее на симфонических концертах в Филармонии. Она обожала Мравинского, глубоко и тонко разбиралась в произведениях великих композиторов. И я запомнил на одном из концертов ее лицо, скорбное, со взглядом, словно ушедшим в себя.

Я знал, что она одинока. Однажды произнесла: “Все, кого я любила, давно умерли или убиты”. Она рассказывала мне об очаровательной, полной артистизма Олечке — моей маме, которую все любили... “О, я знаю столько ее тайн, которые никогда да никому не открою!” Мы говорили с ней в тот раз у беломраморных колонн бывшего здания Дворянского собрания, которое после Октябрьского переворота стало называться концертным залом Ленинградской филармонии. Взяв меня за руку, она сказала: “Когда я говорю с тобой, я будто общаюсь с Олей и Сережей; у тебя верхняя часть лица и глаза Сережины, а рот и овал лица — Олины. Мы с тобой оба так одиноки — и я понимаю, почему ты, как и я, так любишь музыку. Музыка — это дух, она разрушает одиночество, дает успокоение памяти прошлого и силы жить и верить в будущее”.

Когда она говорила это, глаза у нее лучились, как у девочки, и я, глядя на нее, думал: “А ведь, действительно, “Конек-горбунок”.

“Ты единственный, — добавила она, будто прочитав мои мысли, — кто имеет право называть меня “Коньком”.

• http://rus-sky.com/history/library/glazunov/1.htm

Od dziadków do wnuków